Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

Де Ре подошёл и носком сапога потрогал убитого.

– Жалеешь его?

– Да.

Барон усмехнулся.

– Действительно, почему бы и не пожалеть? Теперь, когда он мёртв, это смогу даже я. Хотя, не подоспей мы вовремя, жалеть пришлось бы не его. И не его одного, а всех этих.

Он обернулся на монахов, часть из которых, уже одевшись, уводила со двора своего изувеченного собрата.

– Он же только что дышал и о чём-то думал.., – еле выговорила Клод. – Всё это слишком жестоко

– Это война, мальчик. Но жестокость она искупает самым сладким ощущением из тех, что я знаю – ощущением победы. Это – он указал на убитого, – часть победы, и она, по-своему, так же сладка. Настоящий воин такие моменты ценить умеет. А ты учись. И, считай, что сегодня тебе повезло – первый раз на войне и сразу познал лучшее, что может в ней быть!

Клод посмотрела на рыцаря. Нет, не шутит. Лицо острое, усмехающееся, а глаза, как у волка, настороженные, ждущие. Говорит, как будто вызов бросает… Вечный вызов жизни, которая требовала от него только побед.

– А что вы познали в первый раз? – спросила она.

Де Ре отвернулся.

– Не помню.

Но, для честного, ответ был слишком быстрым и резким. И, видимо, он сам это почувствовал, потому что глянул на Клод, то ли со злобой, то ли с досадой и сказал, не без издёвки:

– Я на войну не пажом пошёл и визжать при виде крови времени не было.

– А когда впервые увидели смерть, которая вас потрясла, на что времени хватило?

Клод и сама не понимала, зачем задала этот вопрос, но де Ре вдруг побледнел.

Перед его глазами, сама собой, возникла вдруг, никогда сознательно не вспоминаемая, тёмная комната замка в Шантосе, странный, удушливый запах от простыней и гигантские тени по углам, словно духи преисподней, столпившиеся вокруг его умирающей матери и ждущие её последнего вздоха. Он был тогда совсем маленьким и уже успел потерять отца. Но его потерю Жиль перенёс легче, потому что оставались ещё рядом ласковые, родные руки, утешающие и оберегающие… Теперь же эти руки безжизненно лежали на простыне, и, как бы Жиль их ни тряс, как ни пытался согреть дыханием и льющимися слезами, они делались только холоднее и холоднее…

– Твоё какое дело? – процедил он, сжимая кулаки.

Но Клод его ярость словно придала сил.

– Жестока не война, а те, кто воюют, сударь. И, если не хватает времени подумать о жизнях, которые оборвались на ваших глазах, она никогда не кончится! И значит, вы обманываете сами себя, когда говорите, что победа – сладчайшее из ощущений! Что даёт вам эту сладость? Сознание того, что остались живы? Но вы могли бы жить не воюя и находить сладость в чём-то более прекрасном! Или, может быть, это удовлетворение собственной ловкостью и умением сражаться, которые сохранили вашу жизнь, но оборвали другие? Или вы радуетесь тому, что всё кончено, и больше не придётся никого убивать?! Но зачем тогда было это? – Клод показала на убитого англичанина. – Вы ведь даже не знаете, он ли отрубил руку монаху!.. И чему можно радоваться, стоя среди трупов?.. Где то сострадание, которое могло бы заставить вас, хотя бы огорчиться? Ведь каждый убитый сегодня, мог бы жить, если б не обманывал себя тем, что война подарит победу, как лучшее ощущение в его жизни!

Девушка почувствовала, что вот-вот заплачет, замолчала и, не глядя на де Ре, быстро пошла прочь, оставив его в полном оцепенении.

Рыцарь совершенно растерялся. Короткое, страшное детское воспоминание, против его воли вызванное в памяти, странным образом переплелось с этим проклятым англичанином, убитым просто, под горячую руку. Вдруг подумалось, что каких-то лет десять-двенадцать назад эти рыжие вихры так же топорщились на детской головёнке, которую заботливо и нежно прижимали к груди руки ласковые, материнские…

– Сударь, позвольте, я уберу эту падаль, – вывел его из задумчивости голос какого-то солдата.

Де Ре подвинулся, освобождая дорогу, и почувствовал, что, именно сейчас, не в силах смотреть, как грубо и безразлично солдат хватает убитого за руку и волоком тащит его по церковному двору.

– Эй, ты! – крикнул он и запнулся.

Привычки всей прошлой жизни шепнули, что он сейчас будет нелеп и смешон. Но де Ре уже, с ужасом осознавал, что смотреть на многие вещи, как раньше не сможет, как бы ни старался…

– Ты слышал, что велела Дева? – зло сказал он. – Имей уважение к дому Божьему! Этот человек больше не враг, а ты всё ещё христианин. Похорони его, как положено…

Клод легко отыскала место, где оставила Раймона, раненного в ногу солдата и лошадей. Покинув церковный двор в крайнем смятении, она внезапно осознала, что должна теперь сделать, поэтому посоветовала Раймону уступить лошадь раненному, и идти им вместе с солдатами, которые вскоре поведут в город пленных, захваченных в Сен-Лу и возле церкви. Сама же ускакала к Орлеану, не дожидаясь никого. Сейчас, как никогда, она была не только готова выдержать новый взгляд подруги и выслушать все упрёки, но так же твёрдо, заявить, что без неё, Жанна больше ни в какой бой не пойдёт.

«Война – это лабиринт, – мысленно убеждала подругу Клод. – Входят в него со множеством мыслей, чувств, убеждений, но выход один – через потерю самого себя. Никто не может оставаться прежним, убив себе подобного, ни тот, кто убивает собственной рукой, ни тот, кто ведёт на бой целое войско. Любой потеряется среди поворотов от человека к врагу, от сострадания и великодушия к горю и мести, от здравого смысла к победе любой ценой. И, если тебе суждено заблудиться, я лучше буду рядом, чем встречу на выходе ту Жанну, которой ты станешь!»…

– Хорош Луи! Бросил меня тут одного.., – кряхтел, между тем, оставленный Раймон, пытаясь затащить солдата на лошадь. – Ты такой тяжёлый.., вдвоём мы бы и то не справились, а он хочет, чтобы я один…

Солдат, жмурясь от боли, помогал, как мог, но ничего не выходило. Сил мальчика не хватало, чтобы поднять грузного мужчину, а сам он слишком ослаб, чтобы просто подтянуться и перекинуть себя через седло.

– Эй, сударь, помогите нам! – закричал Раймон, увидев небольшой отряд, во главе которого ехал рыцарь, а в хвосте плелось несколько пленных.

Рыцарь махнул рукой, и двое солдат, отделившись от отряда, без особых усилий уложили раненного поперёк седла. Сам он тоже подъехал ближе. Подобрал поводья и, глядя свысока, спросил Раймона:

– Ты кто такой? Лицо знакомое.

Мальчик, узнавший в рыцаре де Ре, низко поклонился.

– Паж Девы Раймон, к вашим услугам, сударь.

Де Ре посмотрел вокруг.

– А где второй?

– Луи ускакал в город, ваша милость.

– Луи.., – хрипло засмеялся раненный, приподнимаясь над седлом, – скорее, Луиза…

– О чём это он? – спросил де Ре.

– Он сильно ранен, сударь…

– Ранен-то я сильно, но не настолько, чтобы девку не признать! – не унимался раненный. – Видать, ваша милость, приставили её к нашей Деве, чтобы помогала, если что.., ну, вы понимаете… А, чтобы в грех никого не вводить, мальчишкой переодели…

– Замолчи! – прикрикнул покрасневший Раймон.

Но де Ре даже не улыбнулся.

Махнув отряду, чтобы двигался дальше, он тоже вернулся на дорогу и почти до самого города ехал в глубокой задумчивости. А перед воротами вдруг подозвал к себе Раймона и спросил:

– Так это ты приехал с Девой из Лотарингии?

– Нет, сударь, это Луи. Луи Ле Конт… Они с Жанной росли вместе…

Орлеан

Стрела с новым письмом от Жанны рано утром рассекла стелющийся над Луарой дым от сожженного Сен-Лу и глубоко вонзилась в доску над северными воротами Турели. Англичане уже не смеялись. Но проклятия и угрозы, что полетели в сторону Орлеана, выдавали их замешанную на страхе злобу. Бастард велел лучнику передать ему дословно всё, что услышит, даже самое непристойное. И, когда тот, неловко переминаясь с ноги на ногу, свой доклад закончил, командующий повернулся к остальным командирам, словно говоря: «Вот, видите…».

– Мы не можем сейчас нападать, – сказал он, отпустив лучника. – Англичане слишком злы и слишком хорошо укреплены, чтобы дать отпор любым нашим атакам, тогда как мы ещё не готовы. Основные силы присланного его величеством подкрепления пока остаются в Блуа. И, хотя захват Сен-Лу значительно облегчил проход для них, Орлеан ещё не может принять всё войско, особенно если, не приведи Господь, новая наша вылазка окажется не такой удачной.

Все присутствующие заметили, что Бастард говорит с запинками, явно подбирая слова и формулировки. И, хотя сам он смотрел только на карту города, как будто там находилось подтверждение его словам, остальные, не скрываясь, повернули головы к Жанне, которую теперь уже не рискнули не позвать.

– Если город не может принять всё войско, будем атаковать теми силами, которые есть, – сказала она.